Интервью с Екатериной Левенталь

В мае 2015 года голладская арфистка и певица, уроженка Узбекистана, Екатерина Левенталь посетила Ташкент, чтобы в рамках международного образовательного проекта Omnibus Laboratorium-2015 провеcти мастер-класс с молодыми узбекскими музыкантами. 18 мая на концерте в исполнении гостьи прозвучали вокальные произведения: Сергея Рахманинова, Михаила Глинки, Дмитрия Шостаковича, Мориса Равеля. А в сопровождении Ансамбля Omnibus ею были исполнены "Народные песни" Лючано Берио.

Мария Стальбовская: Расскажите немного о ташкентском периоде в вашей жизни. Что дала вам тогдашняя Успенка и вообще музыкальная атмосфера прежнего Ташкента?

Екатерина Левенталь (арфа, меццо-сопрано): Практически всё. Ташкентский период, который закончился в 1993 году, был определяющим в моей жизни. Мой папа (на самом деле так я называла моего отчима), Александр Иванов, работал первым флейтистом в Театре оперы и балета. И половину своего детства я провела за кулисами театра, слушая спектакли. У меня были свои фавориты, хотя сейчас вряд ли вспомню их имена. Запомнился "Чипполино". Очень часто исполнялись "Паяцы", их я слышала, наверное, раз десять. (Эту короткую оперу музыканты любили играть, потому что после спектакля они рано освобождались.) "Аида" и "Травиата" стали моими любимыми операми. Само собой, нельзя не вспомнить и тогдашние балеты: "Золушка", "Спящая красавица", "Щелкунчик", "Лебединое озеро", "Жизель", "Шопениана". Так что я помню очень многое и эти впечатления подпитывают меня до сих пор.

Наиболее ярко запомнилась сцена. Жизнь на ней мне казалось реальнее действительности, в которой мы тогда жили. А жили мы очень трудно. Наша огромная еврейская семья приехала сюда во время войны. В чем была огромная заслуга одной из моих бабушек, за что все ее носили на руках. Но жить с ней было очень непросто. Хотя со стороны об этом не знал никто, — само это обстоятельство серьёзно омрачало мои детские годы. Поэтому необычные сценические образы и сюжеты, красота отношений между героями завораживали, служили для меня колоссальным примером того, как должно быть в жизни. Я настолько верила происходящему на сцене, что мне казались кощунственными аплодисменты зрителей в момент гибели Аиды и ее любимого, или курившая за кулисами певица, только что сыгравшая принцессу.

В Специальную музыкальную школу имени Успенского я попала не сразу. Сначала меня привели туда учиться игре на фортепиано. Но на прослушивании я жутко стеснялась и норовила куда-нибудь спрятаться от чужих глаз, — хоть под стол! Преподаватели сомневались, что я вообще смогу когда- нибудь выступать на сцене. Единственным, кто всегда верил в мой сценический потенциал, был мой отец.

А тогда мне даже не дали сыграть вступительный экзамен: "Вашей девочке будет очень нелегко среди наших бойких учеников. Приходите через три года. Она подрастет и ей легче будет освоиться." Однако когда после учебы в трех обычных музыкальных школах мы вернулись в Успенку, оказалось, что мой уровень игры на фортепиано катастрофически упал и продолжать учебу здесь было бесполезно. Но, к счастью, в тот момент не хватало учеников по классу арфы и мне предложили учиться игре на ней. И я сразу согласилась. Наверное, потому, что за кулисами оперного театра мое место обычно было недалеко от арфистки и арфа как бы соединяла меня со сценической реальностью, с жизнью ее героев.

М.С.: А чем запомнилась сама Успенка?

Е.Л. :  Замечательная школа! У меня о ней самые теплые воспоминания — здесь все друг к другу относились по-родственному, любили детей, любили музыку. Во всех классах стояли фортепиано. И мы забегали в свободный класс поиграть на них. Каждый старался лучше другого исполнить сложные пассажи. Причем наш азарт и соревновательность были здоровыми, очень хорошими чувствами. Мы спешили домой, чтобы выучить и потом также легко проиграть эти пассажи перед товарищами. В общем, атмосфера здесь была рабочей и доброй. Она стимулировала к учебе и развивала в нас чувство красоты.

Мне особенно запомнились уроки музыкальной литературы, где мы изучали арии из опер или романсы. На одном из экзаменов нам нужно было что-то из этого пропеть (неважно как) и самим себе аккомпанировать. Дома я открывала романсы Глинки, арии из "Кармен" Бизе или "Орфея" Глюка, начинала петь и аккомпанировать себе — это было чудесно...

М.С. :   Вы говорите, что та теплая атмосфера музыкального Ташкента до сих пор подпитывает вас, служит вам опорой. Намного ли атмосфера и образ жизни изменились после отъезда?

Е.Л. :  Они изменилась полностью. Сложность новой ситуации заключалась в том, что приехав в Израиль, мы попали в войну, в сущий ад. Из-за колоссального притока еврейской эмиграции цены на жилье были запредельными, а в кибуц нас не взяли, потому что мой папа был русским. Мы были в ужасе от вечных ночных атак, от необходимости ходить с противогазами. Не меньше мы страдали и от ненависти местных к "этим русским", к неустроенным музыкантам или врачам с высшим образованием, согласным на любую работу, пытавшимся как-то крутиться, мыть полы и убирать мусор. Таких "понаехавших" было очень много. И представьте, каково было еще молодому человеку (папе было 42 года!) понимать, что по специальности он никогда никуда не сможет устроиться. В одном-двух тамошних оркестрах для него места просто не было...

Да и мне, подростку, без веры в красоту, в саму ее возможность, жить было бы гораздо труднее. Незабытые уроки музлитературы, "Орфей" и "Кармен", Оперный театр с его роковыми страстями, мои мечтательность и стеснительность, — всё соединилось в желание доказать миру, что во мне есть качества, необходимые для большой сцены.

М.С. :  Долго ли вы пробыли в Израиле?

Е.Л. :  3 года. Папа понял, что мы в этих условиях оставаться не должны и надо уезжать. Только после его смерти (а умер он через несколько лет) я смогла осознать, как трудно ему далось такое решение. Тогда, к сожалению, понимала плохо.

М.С. :  А музыка была в это время?

Е.Л. :  Конечно! Все эти годы я занималась музыкой. Даже в Израиле. Арфы не было, но я ходила к педагогу. Хотя никто, кроме папы, не понимал, как можно в такое тяжелейшее для семьи время брать уроки музыки. Уже потом, в Голландии, в 17 лет меня взяли в консерваторию...

М.С. :  Как вышло, что вы решили учиться не только игре на арфе, но еще и пению?

Е.Л. :  Петь и танцевать я мечтала всегда. Правда, папа считал, что балетная карьера для меня нереальна. А насчет голоса еще ребенком я слышала, что его у меня нет, что с ним рождаются, а научиться ему невозможно. И только по мнению другой моей (доброй) бабушки, голос у меня все-таки был, просто он нуждался в постановке. В консерватории я поняла, что голосу тоже научиться можно, увидела, как за время учебы певицы значительно совершенствуют свой голос.

Уже после смерти папы (он скончался в Голландии сразу же, как мы туда приехали) я сама обратилась к певице, которая мне очень понравилась, с просьбой брать у нее частные уроки. Так понемногу я начала учиться петь. А тем временем закончила класс арфы и начала работать в театре.

Помню, как-то услышала по радио прекрасный голос и мысленно себя спросила: "Что бы я могла отдать, чтобы научиться такому пению?" И сама себя испугалась после решительного: "Всё!".

М.С. :  В финансовом отношении это уже было не так трудно, как прежде?

Е.Л. :  Да. Хотя легко в финансовом плане мне не было никогда. Но в то время голландские фонды помогали детям-беженцам, желающим учиться. Они мне помогли поступить в консерваторию, купить инструмент, платили стипендию, давали деньги в долг. И еврейские фонды (например, "Maatschappij tot Nut der Israilieten in Nederland") оказывали мне помощь, и небольшие частные фонды. А фонд в Утрехте (UAF/ University Assistance Fonds) помогает мне до сих пор. Так что Голландия мне предоставила массу возможностей учиться — было бы желание...

М.С. :  Ваш концерт показал, что вы отлично владеете и актерским мастерством. Мне кажется, я видела вашу добрую бабушку, когда вы пели "Колыбельную" Шостаковича. Но такое активное использование нескольких инструментов: актерской игры, голоса и арфы - требует многих сил. Ведь даже обычный концерт, тем более сольный, — сложный духовный и физический процесс. Как вы выдерживаете такое напряжение?

Е.Л. :  Всю жизнь я любила музыку, пение, театр и бываю счастлива, когда люди искренне принимают мое искусство. Ради этого постоянно ищу и развиваю в себе новые возможности. Само собой, умением выступать перед публикой на нескольких инструментах одновременно я овладела не сразу — это результат многих лет работы.

Так, я не оставила карьеру арфистки, когда начала заниматься пением. Но чтобы не снижать уже достигнутого уровня игры на арфе, создала дуэт "Duo Bilitis" с арфисткой Евой Теббе/ Eva Tebbe. Ева только играет на арфе, изредка голосом исполняя какие-то звуковые эффекты, а я играю на арфе и пою. Наш дуэт существует уже больше 10 лет ...

И благодаря накопленному в "Duo Bilitis" опыту год назад я начала выступать не только в дуэте. Ташкентцы видели как раз такую полностью сольную программу...

Сейчас я перед собой поставила новую цель — подготовить спектакль о моем многолетнем пути из Узбекистана в Голландию. В работе над "Дорогой", в поиске ярких образов, мне очень помогает мой муж Крис. Профессиональный видео-артист и художник-декоратор, в этом спектакле он выступает в качестве режиссера-постановщика.

М.С. :  Выступаете ли вы с сольными концертами на арфе?

Е.Л. :  Хотя арфой я занималась очень серьезно, но сейчас я солирую, только сочетая её с голосом. К сожалению, сольный репертуар арфиста не слишком богат. А в дуэте с человеческим голосом и арфа звучит гораздо богаче, и репертуар мой намного шире. Например, в нашем дуэте "Duo Bilitis" мы стараемся использовать все возможности и наших арф, и наших голосов, и добавляем театральные эффекты к музыке.

М.С. :  Как вы решаете, будет ли в вашей сольной программе классика или современная музыка?

Е.Л. :  Я выбираю репертуар по многим параметрам, и в первую очередь, в зависимости от цели проекта. Сначала надо ясно понять, чем ты хочешь поделиться со зрителем, а уже потом составлять программу. Во-вторых, возможность открыть в публике или показать ей что-то новое — ценнее, чем программа сама по себе. Поэтому для меня важен пример Ансамбля Omnibus, активно ищущего необычные способы контакта со зрителем. В-третьих, учитываю то, что могу сделать именно я, что мне максимально подходит. Ведь все произведения классического стандартного репертуара для арфы уже сыграны. И нестандартно они могут быть исполнены лишь за счет особого звучания инструмента, голоса или их сочетания. И наконец, я всегда ищу эмоциональную составляющую своих выступлений. И в этом смысле девиз Omnibus а — "искать то, что нас развивает, заставляет смотреть на мир шире" — тоже мне очень близок.

М.С. :  Можно ли говорить о том, что вы нашли свой особый исполнительский голос? И если да, то в чем он выражается технически?

Е.Л. :  Наверное, во мне как исполнителе ценно то, что я не боюсь нового. Сам по себе тембр моего голоса теплый и доступный для понимания. Он не уникален, но обладает рядом возможностей. Например, у меня получается пиано, камерное пение, я могу петь много и т.д. Но если понадобится, не побоюсь и свой голос изменить. Вообще люблю голоса с широкими возможностями, в которых не слышно, сопрано это или альт, даже — мужской он или женский. Надеюсь также, что мой голос еще не окончательно сформировался и не достиг своего лучшего звучания.

М.С. :  Что для вас значит современная музыка?

Е.Л. :  Это возможность поиска нового звукоизвлечения. Музыканту необходимо понимать, чем искусство занимается сегодня. Помню свое исполнение 45-минутной монооперы Шёнберга "Лунный Пьеро". Она написана для семи музыкантов и певицы в 1912 году на стихи поэта-абсурдиста Альбера Жиро. В ней вообще вокальный голос не нужен, здесь звучит непривычный для человеческого уха какой-то безумный речитатив. И вот этот кажущийся абсурд, где певица полупоет-полукричит-полувоет, в партитуре выписан до мельчайших подробностей. Открыв ноты, я сначала не могла вообще понять, о чем речь. А сейчас для меня эта моноопера — музыкальный шедевр, невероятное открытие в мир новой звуковой экспрессии. Но многих современников Шёнберга она шокировала, поскольку отрицала все тогдашние привычные эстетические нормы. Подобное очень часто происходит в современной музыке — ощущение, будто входишь в новый мир звуков.

М.С. :  При таком заинтересованном отношении к современной музыке вы ведь не воспринимаете классику как нечто устаревшее, а скорее видите в ней некую основу?

Е.Л. :  Да, до сих пор — замечательную и важную основу. С неё началась моя любовь к искусству, к красоте. Без классики современной музыки быть не может. Хотя сама я только с возрастом поняла важность исполнения и современной музыки — как необходимость поиска, фантазии. Где речь идет не только о красивой мелодии. Например, ценителю музыки Стравинского эстетическое наслаждение приносит и понимание формы его сочинения.

М.С. :  С чего вы начинаете работу над новым произведением — с контекста, в котором оно возникло или с техники? И как вы обычно строите работу над концертной программой?

Е.Л. :  Одновременно и с того, и с другого. Конечно, контекст надо знать всегда, особенно современного сочинения. Чем больше знаешь, тем легче. Не менее важно просто знать назубок текст партий вокала и арфы, где масса конкретных технических деталей, на отработку которых уходят часы.

А при составлении программы концерта мне важно показать возможности инструмента, голоса, их комбинаций и контраст, чтобы заинтересовать и удивить публику.

М.С. :  И развлечь?

Е.Л. :  Да, тоже, — при возможности. Многое зависит от публики. В Ташкенте легкая публика в этом плане, сюда можно привозить всё, что хочешь. Как оказалось, романсы Глинки даже для изощренных слушателей Ансамбля Omnibus абсолютно приемлемы .

Программа нынешнего ташкентского концерта была составлена из классических произведений. Но в следующий раз постараюсь привезти в Ташкент побольше сочинений голландских композиторов, в том числе современных. Так что теперь мне предстоит работа над современным репертуаром для сольного выступления.

М.С. :  Можно ли сравнить ташкентскую публику и европейскую?

Е.Л. :  Я была очень тронута теплым приемом в Ташкенте и тем, что на мой концерт, концерт неизвестного исполнителя, пришел полный зал. Публика мне авансом поверила. В Европе вытащить зрителей из дома непросто.

М.С. :  Здешний зритель привык, что Omnibus приглашает достойных исполнителей.

Е.Л. :  Вот это меня и тронуло. Я под впечатлением от того, как меня встретили, как всё было продумано и организовано.

М.С. :  Как вам работалось с ансамблем Omnibus над "Народными песнями" Берио?

Е.Л. :  Мы мгновенно нашли общий язык. Музыканты воспользовались всеми возможностями, которые дает это колоритное произведение. Я бы с удовольствием исполнила с ними еще более сложное сочинение. Они очень внимательно и заинтересованно работали.

М.С. :  Когда вы поете, зная, что до вас произведение уже кем-то исполнено блистательно, не боитесь ли сравнения и разочарования слушателей?

Е.Л. :  Не боюсь. Когда сравнивают, разочарование всегда возможно, ведь часто это дело вкуса. И для меня нет выбора — петь или не петь. Конечно, петь. Но по-своему. Естественно, я слушала в записи, и не раз, "Народные песни" в исполнении легендарной Кэти Берберян. Восхищалась свободой, с которой она поет это произведение. И хотя ее пение для меня полезный образец, но и своего подхода к "Народным песням" не стесняюсь.

М.С. :  Как известно, сочинение это Берио посвятил именно ей, что давало Кэти особые права на свободное, как вы говорите, пение.

Е.Л. :  Определенно, это было ее произведение, с ним она объехала полмира. Осталось множество записей с ее замечательных концертов. Но, к сожалению, встречаются и такие записи, где она поет не всегда точно ...

М.С. :  А как вы сами справляетесь с исполнительскими неудачами, если вдруг они случаются?

Е.Л. :  Неудачи бывают у всех. Конечно, надо продолжать идти вперед, другого выхода, увы! — нет. Иногда анализ можно ненадолго отложить, и потом попробовать понять, почему так получилось и что можно улучшить. Понять, где твоя вина, где ее нет и сыграла роль случайность. Но, конечно, нельзя оставлять ошибку совсем без внимания. Да, на это нужны силы и их бывает нелегко найти.

М.С. :  Вы экспериментируете, работая над классической программой, или позволяете себе это только в авангардной музыке?

Е.Л. :  В классике не экспериментирую — из уважения к ней. Иногда делаю переложения, если чувствую возможность добавить какой-нибудь эффект. Но строго в рамках возможного, только аранжирую, учитывая исходный материал. Например, у Берио есть возможность добавить какие-то эффекты исполнения, но их не должно быть очень много. В целом же, когда произведение уже написано, его надо сохранить в авторском виде. Другое дело, импровизация — вот там уже можно полностью экспериментировать.

М.С. :  Что бы вы пожелали Ансамблю Omnibus, — может быть, им чего-то не хватает?

Е.Л. :  О, только быть более популярными и обладать бОльшими финансовыми возможностями. Чтобы развиваться дальше, но продолжать идти тем же путем... Они молодцы, с ними приятно работать. Музыканты очень открыты.

М.С. :  Вы сказали, что хотели бы сюда приехать еще. Как часто вы приезжаете в Ташкент?

Е.Л. :  Это мой первый за 20 лет приезд сюда. И для меня это — огромный подарок.

М.С. :  Поздравляю вас с ним!

Е.Л. :  Действительно для меня это жизненного плана событие, оно стоит поздравлений. Потому что я вернулась к себе на родину, с которой составляю единое целое. Я здесь переживаю прежние ощущения, встречаю своих людей на своих улицах. Рада, что у меня была возможность встретиться на концерте с земляками и спеть для них.

Беседовала М. Стальбовская, 21 мая 2015г.