Почему змея, которая не меняет кожу, погибает?

Буфет театра «Ильхом»: старые плакаты и много книг. У стены полка, на которой соседствуют «Педагогическая поэма» Макаренко, «Анна Каренина» Толстого, «Сорок пять» Дюма и справочник по фармакологии. Здесь к потолку прибит журнальный столик, на нём тоже книга, раскрытая. Чуть сбоку от столика, на потолке, два стула. Как символ того, что «Ильхом» – живой театр, находящийся в постоянном поиске – приглашает к совместным поискам и своего зрителя. Я жду здесь Ольгу Володину, чтобы начать наш разговор о студентах, зрителях и о тех, кто покинул страну.

Ольга Викторовна Володина родилась 13 ноября в небольшом городе Янгиюле, знаменитом на страну своей конфетной фабрикой и, к слову, название которого переводится «новый путь». В 1984 году Ольга Викторовна окончила Ташкентский театрально-художественный институт, ныне Институт искусств имени Маннона Уйгура. В том же году дебютировала на сцене Русского Драматического театра в спектакле «Игра воображения». С 1995-го приглашена в театр «Ильхом», где сейчас играет в спектаклях «Квартал Тортилья-Флэт», «Лаборатория доктора Чехова», «Три высокие женщины», «Семь лун», «Роберто Зукко», в документальном проекте «Плюс-минус двадцать», а также в двух премьерных постановках режиссёра Овлякули Ходжакули – «Заратустра от Ницше» и «Привидения» по Ибсену. В 2000 году Ольга Володина была удостоена звания Заслуженной артистки Узбекистана, а в 2007 и 2010 годах стала лауреатом премий «Ильхом» в номинации «Лучшая актриса года».

В одном из своих интервью вы сказали, что играть классику чрезвычайно важно, потому что на ней проверяется актёрское мастерство. На ваш взгляд, востребована ли она в ташкентских театрах?

С одной стороны, да – когда режиссёр улавливает в ней параллели с действительностью, современностью, а не просто иллюстрирует её. Конечно, есть театр Но в Японии – у них уже шестьсот лет играют одни и те же произведения, а зрители приходят на спектакль с книгами и сличают чуть ли не до запятой, то или не то говорят актёры. Но в этом их искусство, сохранение традиций. А вот у нас Овлякули взял «Привидения» Ибсена, это тоже классика, но что он там делает! Недавно был у нас Ниссар Аллана, директор фестиваля Ибсена в Дели, и сказал, что это революционный взгляд на Ибсена. И это хорошо! Востребована ли классика? Да, потому что нельзя только плыть по волне и ставить какие-то однодневки. А классика – это сливки, выжимки культуры.

Как вы считаете, сегодняшний театр заискивает перед зрителем или он всё же занимается искусством, ранит человека и оставляет его с вопросами?

В основном, заискивает. Хотя есть исключения. Не думаю, что Пётр Наумович Фоменко решал, что вот здесь и здесь он немного посмешит зрителя, «поудовлетворяет» его. Опять же какие зрители? Сегодня мы играли «Плюс-минус двадцать», и кто-то встал и ушёл со спектакля. Наверное, люди не рассчитывали на то, что увидели. Хотя произведение искусства надо судить по его законам и если это документальный спектакль, то у него свои измерения. Я, может, плохо сейчас знаю зрителя и что ему важно, но, по-моему, ему надо что посмешнее, чтобы расслабиться и не думать, чтобы были проверенные, знакомые места. А так, чтобы послушать текст и задуматься – нет. Но все умные режиссёры учат, что даже если в зале останутся три человека, которые захотят дослушать до конца, ради них и стоит работать.

Какое-то время назад театр вслед за телевидением стал обслуживать сферу досуга людей, игрались, в основном, развлекательные постановки, на которых, на мой взгляд, выросло целое поколение зрителей. И они сейчас приходят в театр не для того, чтобы о чём-то задумать.

Да, театры пытались выживать… А может, так оно всегда и было, взять Древний Рим: количество тех, кто хотел вкусно есть и пить, спать и развлекаться, было больше людей думающих. Так было и во времена Мейерхольда. Он даже продавал билеты по десять человек на одно место, чтобы как-то взбудоражить публику. Но говорят, что наступает шестая раса, должны поменяться частоты, люди станут тоньше и что-то изменится. И надо чаще говорить им слова «доверие», «честность», «мораль», «нравственность», «любовь», надо будить их.

Из спектакля "Пер Гюнт"

Что для вас театр?

Я листала методическую брошюрку Хасанова «Основы этики, эстетики и логики» и там нашла такое выражение, что театр, искусство должны нести прекрасное, подчёркивать прекрасное. Но с другой стороны, кто-то ведь, наоборот, показывает что-то нелицеприятное и через это пытается найти прекрасное. Всему есть место под солнцем и каждый делает свой выбор. Кто-то занимается этим от всей души, кто-то нет. В той же брошюрке вычитала, что раньше на первом месте были актёры, а сейчас – режиссёр. И если он видит произведение целиком, нащупывает в нём больные места, то мы, актёры – исполнители, пластилин в его руках, мелки и тюбики с красками. Вот Овлякули сейчас выбивает из нас штампы, какие-то удобные представления о себе, вплоть до голоса. Это так сложно! Но зерно должно умереть, чтобы выросло что-то другое. Вспоминается «Заратустра»: змея, которая не меняет кожу, погибает. Да, ты можешь жить, оставаться, ходить, но если заложенное в тебя духом не развивается, то оно мертвеет. Какие кто ставит себе задачи… Но надо тянуться к совершенству, к свету, перебарывать себя и работать над собой. Я вот зубы сломала этим летом над Омаром Хайямом (Ольга Володина совместно с компанией Steel Pantera записала аудиокнигу рубайята Хайяма, – прим.). Вроде бы четыре строчки, но это целый космос, а каждое слово как вселенная. И надо сохранить строчку, ритм. Было трудно, я даже наказала себе такое задание: переписать целиком весь его рубайят. Ещё не знаю, как всё получилось, но, может, оно как-то повлияло на результат?

Простите, вы до записи переписали все его рубаи?

Нет, после. Сейчас много всего про то, как люди, попадая в прошлое, могут изменить своё будущее. А я попыталась поменять что-то в уже сделанном, очиститься перед Хайямом. Боишься же слушать и смотреть своё, что ты сделал – очень редко, когда нравится.

Хочу спросить о вашей профессии: необходимо ли актёрам образование?

Конечно! Нужно знать азы. Марк Яковлевич говорил, что это та же наука, у которой есть свои законы: закон логики, контраста. Надо знать, как правильно дышать и доносить свои мысли, выбор нужного темпоритма: вот эта сцена должна быть так, а здесь быстрее… Даже распределение собственных сил. Вы думаете, это так просто? Вот у нас были подряд несколько плохих спектаклей «Заратустры». Перед одним мы вроде настроились, вспомнили слова – и вдруг за пять минут до спектакля я слышу, что кто-то зашёл из приезжих. «Ой, как вы? Что вы?» – так это не люблю…

Что вы называете «плохим» спектаклем?

Когда нет собранности, ощущения целостности, понимания, что вот здесь расселись, а надо бы быстрее, чётче. Мы же не совсем лосями должны быть! У Оскара Уайльда есть высказывание, что среди артистов есть лицедеи и есть жрецы. Наверное, быть хорошим лицедеем – это тоже хорошо, и через это можно что-то донести. Но чтобы быть жрецом… Нельзя себя тратить на что-то иное. По большому счёту, те, кто писал иконы, как-то готовились, постились. Конечно, у артистов разные настройки на спектакль, но если кто-то перед выходом на сцену рассказывает анекдоты, а потом выходит и там издыхает – обидно. О чём говорить, если и сама недавно пропустила свою реплику. Почему? А потому что мозг в этот момент думал: «Да что ж такое? Почему тянут? Почему так медленны и не собраны?» Обидно так!

Вы работаете со студентами двух театральных студий – при Академическом драматическом театре и «Ильхоме». Верите ли вы в молодёжь?

К своему стыду и сожалению, сейчас я совсем оторвалась от детей, мало им уделяю времени и очень редко когда сама провожу занятия. Знаете, репетиции-репетиции, работаем с утра до вечера, без выходных… Я сегодня даже сделала для себя такое открытие: солнце светит постоянно вот уже какое тысячелетие и не отдыхает или Земля – мало того что вокруг солнца крутится, так ещё вокруг себя. Опять же есть с кого брать пример. А верить надо всегда. Пытаешься находить для них какие-то слова, что если они должны менять пространство в сторону прекрасного и будить души, то и сами должны быть не спящими. Я бы на их месте не отставала от нас, требовала: давайте так, а давайте попробуем вот так. А у них этой чёрточки нет. Вспомнилось, как в период застоя в Советском союзе церковные деятели сами читали Библию, а большинству людей она была не доступна; как она попала к Ежи Гротовскому и он сам всё прочитал и понял по-своему, по-человечески. Видимо, знания надо прятать и скрывать, тогда у людей возникает желание что-то узнавать. Как говорили большие люди, вроде Маяковского и Дали, надо сначала изучить то, что дано и найдено, а уже потом идти вперёд, за пределы.

А каково положение в ташкентских театральных студиях и в Институте искусств?

Сейчас есть студии у Наби (Наби Абдурахманов – художественный руководитель Молодёжного театра, – прим.), в Горького, в «Ильхоме». Да, театры набирают студентов для своего репертуара, а в каждом своя эстетика, но все стараются быть честными в этом деле. Насколько знаю, Юрий Фисан (педагог в школе-студии при Академическом драматическом театре, – прим.) даже заставляет детей читать в неделю по пьесе, потому как те совсем нечитающие. Наверняка, и в институте пытаются нести светлое. Другое дело… Я вот спрашиваю у студента: «Скажи мне, как произносится ударная гласная, ты же четыре года этому учился? Или закон редукции: как читается соединение двух гласных или согласных». Ведь если я знаю, что чистый звук [с] звучит, когда язык находится в такой-то позиции, то в ней и буду работать или искать своё положение, но чтобы был чистый звук. Когда говорится красиво да ещё по мысли, это же завораживает.

Бенефис Ольги Володиной

То есть студенты не хотят учиться?

Не знаю… По своему опыту могу сказать, что очень часто сталкиваешься с крепостями и приходится быть для них хорошим психологом. Вот она читает мне что-то на отвали: «Бу-бу-бу». Но ты же, говорю ей, должна будешь выходить на сцену, упражняйся в искренности, в создании атмосферы, в умении донести мысль. «Да, да, да… Можно выйти?» – «Выйди». И уходит куда-то… Или вот мальчик читал-читал, а потом развернулся и пошёл вразвалочку. Я его спрашиваю, что это за походка такая, о чём говорит этот образ? Он: «Да нет, просто здесь скользко». (Задумчиво.) А не хочется же терять своё достоинство или унижать других, поэтому стараешься говорить им: «Молодец, да, вот так, молодец», но иногда получается: «Стоять, молчи! Глаза подними! Дыши!» И ещё такое наблюдение: они быстро успокаиваются. Это каждому свойственно, даже проработавшему в театре лет двадцать, чего уж говорить о детях. Но вот он поступил и расслабился, роль получил – нюх потерял, на занятия не приходит. Что-то получилось у него, нашёл, например, нужный тембр голоса и начинает использовать его в другом материале. Не хотят они трудиться, не хотят быть лучше, больше, точнее.

Почему-то мне кажется, что не всякий студент, кто поступает на актёрское отделение, понимает, какая работа над собой его ждёт, – многими движет жажда славы.

Обманка... Профессия – это дисциплина, творчество там, где заканчивается ремесло. Лучшие войска какие? Спецназ! А как они муштруются… И чтобы быть солдатами духа, предстоит не меньшая работа. Им, наверное, кажется, что всё так просто. Но нет – тут предлагаемые обстоятельства, темпоритм и надо много трудиться, пробовать, чтобы прийти к нужному, к искомому. Вот у них крылышки и отпадают.

А вы предупреждаете об этом, когда в первый раз заходите к ним в аудиторию?

Наверное, я – мало, больше Марина Романовна. А надо им чаще об этом говорить, снимать пелену, договариваться на берегу. Хорошая мысль, спасибо.

Ольга Викторовна, вы получили звание заслуженной артистки Узбекистана в 2000 году…

Ай-на-нэ…

Это событие стало поворотным в вашей жизни?

Нет. Когда мне позвонил Андрей Турсунович с поздравлениями, я даже удивилась: что, помирать теперь пора? Я просто знала, что у Стоцкой, Клары Ивановны – которые проработали столько лет – нет званий. А у меня будет? Это было как-то вне очереди. И есть случаи, когда люди отказывались, у меня тоже были мысли… Но я подумала, что люди не так поймут, а никого обижать не хотелось, и я тогда просто подчинилась. Ну надо, так надо. Как в анекдоте советских времён: «Ты как получил звание? – Ну как-как? Очередь подошла и получил». Или ещё такой: «Сколько ты стоишь? – Да я народный артист, да я… – А стоишь ты сколько? – Да ни хрена я не стою». Мне тогда сказали сочинить речь коротенькую, но от души. И я говорила действительно с благодарностью, что меня эта земля родила, воспитала, дала образование и теперь я это всё ей возвращаю. «Узбекистан – это жемчужинка и никому мы её не отдадим» – помню, как сейчас.

Признаюсь, мне очень нравится сегодняшний ильхомовский спектакль «Плюс-минус двадцать», о судьбе граждан постсоветской страны. Все мы знаем, сколько людей за эти годы покинули Узбекистан, в их числе ведь и актёры театра «Ильхом»…

Фото из проекта "Большие звезды Алихана"

У каждого свои планы и цели. Кто-то самореализации ищет или лучшей доли, у кого-то семейные обстоятельства. Может, это единственное, что им оставалось сделать, чтоб не предать себя. Но вот для меня был поступок Жоры (Евгения Дмитриева, – прим.), когда он собирался уезжать, но потом не стало Марка… И он остался. Как говорится, не место красит человека, а человек место. Можно и здесь создать свой рай, свой микроклимат. Но уехали и уехали, чего уж там? Не моё дело их судить. Жизнь продолжается. Пусть им там будет хорошо.

Ольга Викторовна, что для вас Ташкент?

Многое, Ташкент – столица мира. В Агни-йоге говорится, что у Центральной Азии место особенное. Восток – мудрость. Но я особо об этом не думала, вот на пенсию выйду и задумаюсь.

Есть ли у вас в городе любимое место?

Может, и не столь красиво прозвучит, но это мой дом… У меня восьмой этаж, и я стала в последнее время фотографировать солнце. (Показывает снимки в телефоне.) Вот закат, восход, солнце-солнце, а это осенью возле «Ильхома» – подсолнух целуется с солнцем. Много работы, нигде больше не бываешь, сидишь в подвале и ничего не видишь. А тут я как-то вышла в город: молодёжи много и все такие стильные, Ташкент видоизменяется, строят сейчас много. В той же брошюрке Хасанова архитектуру называют летописью мира, потому что… (Зачитывает дословно.) «В ней запечатлены целые эпохи человеческого существования и она «говорит» тогда, когда уже молчат предания и песни и когда ничто не напоминает о безвозвратно ушедшем народе и его культуре». У Ташкента есть своё лицо. Как-то ехала мимо дворца Дружбы народов, наверху него будто шапочка, и как раз садилось солнце – красиво так! Будто какой-то витязь светился. Красивое у нас солнце! Ещё любимое место – букинистический вот здесь, по улице Навои.

Интервью брала Лола Алимова

Фотографии из архива Ольги Володиной