Музыкальные пьески, исполненные на скамейке в Зоопарке.
Пьески непростые. Ни на слух, ни на опытный взгляд театрала - до конца, "до дна" скрытых в них значений сразу, в один присест, не доберешься. Хотя впечатляет, мне кажется, сразу многих. Во всяком случае, ильхомовский зритель, и это очевидно, "вкушает" зрелище с пониманием и пристрастием.
Спектакль называется "Что случилось в Зоопарке?". Он состоит из двух театральных новелл Э. Олби: "Три высокие женщины" и "Случай в Зоопарке". Это, в целом, камерное представление в двух актах кажется составленным из диссонансных звуков, нелогичных поступков, парадоксальных чувств.
В спектакле, как в авангардной классической музыке, много неожиданных созвучий, пауз и скрытых в них смыслов и болевых отметин.
Оговоримся сразу, что на самом деле спектакль поставлен по драматическим новеллам и музыка в спектакле звучит разная и там, где постановщик спектакля М. Вайль счёл нужным. (Авторы этих музыкальных вкраплений и их исполнители указаны в программках.)
Наше сочинение по поводу спектакля и наш отклик на него - немного про другую музыку. Она как бы закодирована в самом действии, в поступках, пластике, речах, в тексте и контексте. Нам остается только пересказать эту историю. Без строгих музыковедческих терминов и без особо подробного описания звучания тех или иных инструментальных партий...
Рассказ о спектакле, пересказ авангардных музыкальных пьес - это все равно что круги от камня, брошенного в воду. Круги, смыслы, звуки и созвучия...
Сегодня эту музыку играют студенты Школы драматического искусства при театре "Ильхом".
Часть 1
Дуэт для живого саксофона и для деликатной валторны
Саксофон - Джерри - Тайлор Поламски
Валторна - Питер - Константин Колесов
Джерри - Тайлор Поламски (слева),
Питер - Константин Колесов (справа)
Фото В. Евдокимова
Он вырвался, как джинн из бутылки! Нет, он возник из небытия. Такие, как Джерри, пребывают в небытии. И тоскливо взирают "оттуда" на мир, скуля, как собаки в полнолуние. Это образ бесконечного, вселенского - с просинью - одиночества в душе. В случае еще живого, еще молодого человека - одиночества, толкающего на безумные, отчаянные поступки...
На сценической площадке театра "Ильхом" была растянута длинная металлическая (из бывшего крыла самолета?) скамейка, указующая в сторону небытия. Сюда обезьяньей "походкой" выпрыгнул Джерри, или - выпрыгнул в образе обезьяны. За которыми он давно наблюдал, изучая их повадки. Судя по всему, эта холодная скамейка находится в Зоопарке. "Если не получается общения с людьми, надо начинать с чего-то другого. С животных!". Эта фраза будет произнесена Джерри позже и несколько по другому поводу, но ее все время хочется повторять... Итак, Джерри - завсегдатай в этом Зоопарке и, по-видимому, очень внимателен к его обитателям. Можно сказать, что Джерри проницательно постигает мир людей, познавая и изучая, большей частью, мир животных. И когда ему изредка удается хищнически и по-обезьяньи цепко напасть на Человека (как сейчас на Питера), - он торопливо обрушивает на собеседника все свои познания. Чтобы убедиться (и убедить в этом зрителя), что жизненная школа Зоопарка - отнюдь не самая худшая.
Почему торопливо? Почему сегодня? И почему именно с этим - случайным, но не обязательно последним - собеседником?
Вероятно, эта странная, торопливая, взрывчатая смесь анималистики (с заискивающей человеческой речью) и психологически парадоксальной словесной эквилибристики (каким является диалог с Питером) - с закадровой, но считываемой социальной подоплёкой (один проживает на престижной 76-й улице, другой - на окраине), вызывает у зрителя запрограммированное театром недоумение. Вопросы-ответы возникают, что называется, по ходу пьесы. Постепенно Джерри умело (талантливо) зацепившись за собеседника, выходит из роли обезьяны. И очень хочет, чтобы в нем признали Человека. Ему надо одновременно и быстро рассказать обо всём, о своей незадачливой жизни...
Герою Тайлора Поламски катастрофически нужен этот диалог. Иначе, по его невеселой задумке, Джерри умрёт "здесь и сейчас", так и не выкрикнув свою боль, не поведав о своем одиночестве.
И он почти добился своего. Питер - этот поначалу милый гражданин из "другого мира" - не ушел, демонстративно захлопнув журнал "The Times". И вообще, Джерри очень повезло - Питер оказался не из тех "замороженных", что, как огня, боятся уличных знакомств. И более того, в этом Питере Джерри нутром очень верно угадывал человека, способного понять, простить и, возможно, даже полюбить его - будь на то более благоприятные обстоятельства и не столь трагически короткий промежуток времени их "случайного" общения.
Джерри-Поламски говорит запальчиво. Всё более и более "накачивая" себя. Отчаянные монологи вслух - болезненно крикливые. Кажется, в музыке это означает: "срываясь на фальцет". А сам при этом в страхе поглядывает на Питера. Безумный ужас - Питер, "последнее прибежище"- не должен уйти.
Пародоксально вывернутая, крикливая, режущая, скребущая душу речь, призванная не оттолкнуть - удержать! - партнера. Повадки бомжа - пугающие, но притягательные. Этот бомж - умён, обаятелен и чертовски талантлив.
Джерри быстро, торопясь, кратко и ёмко - он проделывал это не раз - описывает своё житьё-бытьё. Каморку-коробку, соседа, черного трансвестита, толстую хозяйку зловредной собаки. (Собака настойчиво, последовательно и тупо ненавидела именно Джерри, в то время как хозяйка откровенно и похотливо его домогалась. Возможно, поэтому, её "любви и понимания" Джерри не ищет, наоборот, всячески избегает, хотя и отчаянно в человеческих чувствах нуждается).
... "Если не получается общение с людьми, надо начинать с чего-то другого. С животных!"...
Это признание-рефрен загнанного судьбой существа - краткая, жесткая биография изгоя, ребёнка, "родившегося в никуда и никому"- на окраину, в безымянную каморку.
Диалог завершился бы сразу, если бы Питер в колких замечаниях Джерри не угадывал какие-то существенные свои мысли и чувства. О которых Питер и сам неоднократно задумывался и, более того, признавался себе в них. Но условия игры в "счастливую семейную жизнь" для сердца интеллектуала-конформиста слишком притягательны и внушают некоторую желанную стабильность.
На самом деле, у Питера - хорошая квартира, две дочери, любимая жена, попугайчики, кошки. Но какие-то дерзкие и проницательные насмешки над ними Джерри немного пугают Питера. Не согласиться и не принять сарказма Джерри относительно всех этих примет семейной идиллии он не может. Ведь Джерри говорит правду о том, в чем Питер себе признаваться не хочет. Это больно задевает Питера, но именно оно заставляет себя прислушиваться к "бредням" Джерри, продолжать с ним этот необычный, выбивающий из нажитого равновесия, диалог. Этот диалог, эта разрушительная беседа, эти обескураживающие откровения со стороны Джерри вызывают и тайное признание Питера самому себе в правоте собеседника. И более того, Джерри во многом проясняет "ситуацию" Питера, освобождает его от многих комплексов, от придуманных им самим и его средой условностей и обязательств.
Питер в исполнении Константина Колесова не просто доброжелательный, но "ограниченный обыватель", как пишут сегодня многие обозреватели спектакля (см. "Правду Востока" (2 ноября 2005, №213 и "Народное слово"8 ноября 2005, №216). И не просто случайный, первый попавшийся на удочку Джерри "мальчик для битья". Будь все так просто и прямолинейно - вряд ли эта пьеска была бы достойна того трагического финала, которым завершил ее Э.Олби и которую так тонко и умно разыграли эти два молодых актера. Питер в исполнении Колесова - очень внимательный, умный, не умеющий врать, искренний и очень тонкий партнер. Джерри ему, Питеру, нужен не меньше... Проницательность Джерри, его отчаянная решимость, жесткая прямота, его колючее присутствие "здесь и сейчас" - Питера все время застают врасплох и действуют ошеломляюще. Питер постепенно входит во вкус, становясь партнером Джерри по трезвому постижению мира. Ведь Джерри не только хочет пересказать свою недолгую жизнь, пожаловаться на нее, но и разобраться в чем-то очень важном для обоих. Для чего-то же он явился на этот свет! И судя по тому, что и как он рассказывает о себе и по тому, как он угадывает проблемы Питера, жизнь наделила-таки его счастливыми умениями и прозорливостью. Вот только бы не это отчаяние и чуточку везения!
А банальный "бандитский" нож и ненужная смерть - они были Джерри придуманы, запланированы. Смерть могла быть отклонена самим же Джерри, перешагни Питер многие возможные в будущем сцены и успей он выкрикнуть навстречу Джерри одно - единственное, короткое слово "Люблю!"...
... "Но если нам не дано понять друг друга, так зачем мы вообще придумали слово "Любовь"?"...
Нет! Для этого нужно время, которым не располагает пьеса, вслед за жизнью не расположенная быть предсказуемой и однозначной. Да и Джерри слишком импульсивен и страшно устал от своего одиночества. А умный и тонкий Питер несколько заторможен и не готов, вернее, разучился принимать быстрые и радикальные решения.
Словом, этот грустный дуэт валторны и саксофона - история двух молодых людей, Питера и Джерри, нужных друг другу, которые неизбежно должны были встретиться, но шли друг другу навстречу не по прямой, а какими-то "дальними обходными путями"...
Часть II
Трио для ненастроенной скрипки, вдовствующей виолончели и для фисгармонии, забытой на чердаке.
"А"- Фисгармония -
Эмми Шумахер - в центре
"Б" - Виолончель - Кэтти Роббинс
"В" - Скрипка - Эвелина Юсупова
В этом спектакле герои возникают ниоткуда и в никуда проваливаются. Дамы из второго действия, из второй театральной новеллы "Три высокие женщины", возникли из некоего зазеркалья. Долго не понятно, кто они. Тени некогда живших женщин, поскольку лица двух старших дам набелены? Или же две старшие- это своеобразные "воспоминания о будущем" младшей , "В"?
Облик самой молодой из этой компании - легкомыслен, вполне физически осязаем (кровь с молоком!), что наводит на мысль о том, что две другие существуют лишь в ее будущем. Эта призрачность, аморфность бытования двух старших дам - интрига театральная, допускающая многие сюрпризы и неожиданности.
Длинная металлическая скамейка из первой пьески прикрыта коврами. Две старшие дамы одеты в нечто среднее между вечерними туалетами и слегка лежалыми костюмами из бабушкиного сундука. Синее, переходящее в черное. "А", старуха древняя, настолько мала и костлява, что её следует кутать в шерстяной пеньюар-балахон. В нем ей уютно, к тому же нет необходимости переодеваться к обеду и ужину. "Б"- элегантна, в роскошной шляпе с вуалью, возможно, она пребывает в трауре по недавно ушедшему из жизни: отцу, мужу, пропавшему сыну?.. В облике "Б" - скорбь, спокойствие и мудрость. А наряд "В" кажется не по годам легкомысленным - короткое платьице, на голове- всклоченный конский хвостик набок. Знает ли она толком о своем возрасте, пока не понятно. Ей по пьесе - 26 лет...
Для нас остается тайной, почему та же музыка - музыка осени? - музыка Э. Олби ? - музыка М. Вайля? - музыка театра? - музыка спектакля? - вновь возникает во втором отделении, мало сопоставимом с первым. Музыка, исполненная совершенно другим составом актеров и инструментами.
Женщина, по пьесе обозначенная литерой "А" (Эмми Шумахер, та самая "забытая на чердаке фисгармония")- живая, импульсивная, короткими пробежками перескакивающая из состояния перманентной комы - до полной, безоговорочно счастливой ребячливости. Она в возрасте 91 года, возможно и 92 лет, что, впрочем, мало что меняет в ее повадках и образе жизни.
"Моя память, как волны: то накатит, то отступит". Когда все пережито - что печалило, что приносило боль, что тревожило - всё кажется истерически забавным!
"Б" - (Кэтти Роббинс, "вдовствующая виолончель") - женщина 52 лет, в добром здравии и твердой памяти, но с очевидной незалеченной душевной раной. Она в том возрасте, когда уже научаются "понимать и прощать", но более всего страдают от сознания того, что жизнь - это бесконечная череда ошибок. "Б" сочувствует и с пониманием относится к старшей и по-доброму снисходительна к младшей. Известно, что непримиримы крайности. Именно "В" (Эвелина Юсупова - "ненастроенная скрипка"), третья высокая женщина - на сцене существо маленькое, капризное, упрямое и инфантильное. Она все время хочет, чтобы ее "держали" за хорошую и все время цепляется к словам и поступкам "А". Справедливо опасаясь, что участи "А" ей не миновать.
"В": "Мне 26 лет. Я хорошая. Я хорошая. Я знаю, как нравиться мужчинам. Я высокая. Я эффектная. Я знаю, как сражать наповал".
Поскольку все три дамы все же - один человек( в прошлом и будущем), то все микросюжеты внутри пьесы движутся по кругу. Есть и были: муж, сын, отец - но в разные времена. Например, "юная" не знает о муже, тогда как "древняя" прожила с ним почти сорок лет и успела его похоронить. Тогда как "средняя" еще остро переживает его измены и собственные.
"Б": "Измена - это состояние души. Помимо плохого тона - заразная болезнь, всё путающая в жизни и заставляющая врать все время и помнить это вранье. Ты помнишь свое вранье?"
Жизнь этих трех дам - событие одновременно и фантастическое. Она, жизнь, что называется, "бьет ключом". Песни трех высоких женщин - интимные дамские откровения. Но это не заурядные девичьи сплетни. Именно откровения, сочиненные Э. Олби и приумноженные и вознесенные его талантом в пространство высоких песен!
Песни эти про горький мед жизни. Они наполнены горячими эротическими воспоминаниями, "от и до" пронизанными любовью: к мужу, отцу, сыну (и святому духу?). Муж, неказистый, похожий на пингвина и в воспоминаниях самый эксцентричный, тем не менее - отчаянно любимый!
"Б": У меня было все не так плохо. Много дерьма, но много и хорошего.
"А": Например, когда мы сломали спину
"Б": Хрясь!
"А": Хрясь! Вот как!
"Б": И знаешь, о чем я думала больше всего. С кем он сейчас, кого сейчас скручивает в углу, в каком чулане..
"А": Что он может бросить нас, может найти какую-нибудь неполоманную...
Наличие на сцене трех, в разной мере наполненных жизнью дам, придает одной, пусть и долгой, и очень полной жизни, - утроенную энергию. Это счастливая игра, и счастливая находка - сыграть одну жизнь втроем "здесь и сейчас" (Спасибо господину Олби!) Музыку долгой истории 92-летней женщины сподручней оказалось играть 2 в три руки", если же берутся за дело три актрисы и их перекрестная игра в одну судьбу переливается гранями, оттенками так, что все время ловишь себя на мысли, что это - нечто больше, нежели жизнь. Это - много замечательных жизней! Это- много настоящего искусства!
Много озорства, мудрости и детства (Э.Шумахер). Много скорби, покорности и знания, что такое счастье (Кэтти Роббинс). Много удивления, вопросов, ожиданий, страхов (Эвелина Юсупова). Всего много! Всех смыслов не пересказать...
К. Артыков
Так и живем...
Специалисты считают, что человек одновременно осознает себя и в прошлом, и в настоящем, и в будущем - и ежеминутно движется по этому кругу...
Эта пьеса устроена также, по кругу. А - старше всех, ей 92 года, Б - 52 года, В - 26 лет и все вместе, (АБВ, одна в другой, как матрешки) - это жизнь одной "высокой женщины" (и в прямом и в переносном смысле слова - высокой).
Говорят на сцене на 2 языках, на языке "оригинала" и на языке "зрителя". Для двух актрис английский - родной, третья, самая младшая по роли, говорит чаще на английском, но "не забыла еще" и русский. В восприятии этого двуязычия есть и своя прелесть и своя сложность. Непросто следить за игрой актеров и читать титры, не всегда успевая их прочесть, так как они бывают довольно длинными и не всегда точными.
Уверена, что в спектакле постоянно должны быть некие "крючочки многозначительности", морочащие голову зрителю, намекающие на невидимое, подводное: на какие-то связи между героями, на события, интересы.
А: Я плачу тебе, не так ли? Ты не можешь говорить со мной таким тоном...
В: Ты платишь не мне лично. ты платишь кому-то, кто платит мне...
Этот разговор звучит в самом начале пьесы и зритель гадает, кем приходятся друг другу эти женщины, вероятно, молодая служит у старшей - и лишь позднее понимает, что, скорее, старшая просто "расплачивается за грехи молодости".
Пьеса, на мой взгляд, оптимистична, при всем трагизме ситуаций.
Младшая еще ко многому относится слишком серьезно, даже - благоговейно. Она в ужасе от того, что ей предстоит в более зрелом возрасте выйти замуж за одноглазого коротышку (причем по любви!), а в старости ей запросто могут отрезать руку, бросить умирать одну.
В: Я все делаю сама, почему я не могу принять последнее решение. Я имею право!
А: Право на что?
В: Решать, жить или нет.
или:
В: Хватит! Хватит!
А: Ну, будь взрослой.
Б: Она повзрослеет.
В: Я никогда не буду такой!
Б: А что ты сможешь сделать?
Старшие же с юмором обсуждают как эротические, так и трагические темы, их речь уже пересыпана нажитыми парадоксами, афоризмами:
Б: "После шестнадцати жизнь идет под уклон", или: "Мы изменяем по множеству причин. мужчины изменяют лишь по одной: они - мужчины", или: "Сначала ты подставляешь свою задницу, и тебя шлепают, чтобы ты вдохнула, а потом, ты выдохнула. Есть конец, и есть начало".
Младшая будто не хочет становиться старше, считая, что при взрослении как бы потеряет свою высоту, чистоту. Она настаивает на своей реальности, существовании "здесь и сейчас":
В: Мне 26. Я хорошая. У меня строгая, но справедливая мама, она еще жива, она любит меня... У нас замечательная квартирка. По вечерам мы прогуливаемся с нашими друзьями. ...и продолжает: Остановитесь. Прочь из моей жизни!
А старшие настаивают на продолжении разговора, но только начистоту. И она уже с меньшей уверенностью говорит:
Я... хорошая. Я не девственница, но порядочная девушка.
В пьесе "Три высоких женщины" поступки А Б и В взаимосвязаны, взаимообусловлены: если младшая поступает каким-то образом, это обязательно отразится на жизни старших. И наоборот. Самая старшая оправдывается перед Б и В, рассказывая о последних годах матери:
А: Я разлюбила ее.
В: Я бы не разлюбила!
А: Она стала мне врагом.
Б: Как это?
А: Она приехала, чтобы обижаться на меня; она стала обижаться на то, что стареет, становится беспомощной - глаза, позвоночник, рассудок... Она стала обижаться на то, что я такая щедрая. На все раздражалась, осуждала меня.
Б: Она такой не была.
В: Она не могла.
А: Забудьте, что я сказала. Она все еще живет в деревне, в том же доме, ей 137 лет, печет пироги и бегает по утрам трижды в неделю.
Молодые актрисы играют азартно, и на мой непрофессиональный взгляд, вполне профессионально. Они одеты, хоть и в разные по покрою платья - в соответствии с возрастом, но из ткани одного цвета. Скамейка, длинная как 92- летняя жизнь, перегораживается цветочными горшками каждой из героинь, будто отделяющей, защищающей свой отрезок времени. Но наступает момент - они вынуждены перешагивать эту незатейливую преграду, становясь старше, и, в конце концов, подходят краю, к самому концу жизни.
Более того, мне кажутся сопоставимыми не только действия героев этой пьески, но и действия героев из пьески первого отделения, Джерри и Питера. Та же "зооскамья", только покрытая коврами, лишь внешне более благополучная. Та же музыка, та же тема одиночества. Там мужчина до смерти ищет любви, тут женщина втрое больше страдает без любви...
Да и на самом деле, ведь недаром они объединены в один спектакль под названием "Что случилось в Зоопарке".
М.Стальбовская